ВОЗВРАЩЕНИЕ

Декабрь 2020

Третья часть записок В.Н. Покровского

Законы жанра требуют, чтобы мои записки содержали третью часть, которая могла бы содержать глубокомысленные размышления по поводу сделанных глупостей и упущенных возможностей... Но … чужие ошибки не учат, а кое-что и вспоминать не хочется...

***

Много раз я мысленно возвращался на свою родину, в Алтайское, чтобы повторить одну из моих славных прогулок: я отправляюсь на Проходную. Легко миновав пологое предгорье, мимо рощицы хвойных деревьев, где как-то мы с Идой нашли грибы, я приближаюсь к наиболее крутому участку пути: остаётся несколько сот метров до вершины.

Внезапно меня окружает густой туман, это был даже не туман, а облако, которое опустилось на вершину горы, запутавшись в ветках деревьев. Передо мною виднелась тропинка, я двигался, но вскоре я сбился с пути и пошел наугад, не беспокоясь о направлении: облако исчезнет, и я легко соображу, где я нахожусь. Ноги путались в траве, с боков появлялись и исчезали ветки кустов и деревьев: очарованнный, я двигался неизвестно куда и неизвестно зачем. Шаг, ещё один шаг и я почуствовал, что ноги потеряли опору. Слева проплыли серые камни с мохнатыми лапами ели между ними. Я не знаю, сколько времени длилось падение, мне показалось, что оно продолжалось долго… В конце концов, я обнаружил себя сидящим на зелёной поляне и взглянул вверх: вершина горы была закутана туманом… Взглянув в сторону, я увидел рыжую комолую корову, которая пощипывала траву, отмахиваясь хвостом от надоедливых паутов. Огромные шмели перелетали с цветка на цветок...

Из-под пригорка ко мне кто-то приближался, но из-за высокой травы я не мог рассмотреть кто. Наконец, человек появился предо мною, и я почуствовал, что где-то с ним встречался.

-- Ты откуда? – спросил он, рассмотривая меня.

-- Из Москвы. – ответил я, но подумал, что надо было бы сказать « Из Алтайского».

-- Ты чей?

-- Покровский. – И я вспомнил, что я отвечал на эти вопросы много лет назад, когда я возвращался из Куягана через Лежаново. Этот человек стоял около большой кучи берёзовых обрезков, сложенных особым правильным образом для выжигания дёгтя, и допрашивал меня.

-- Не сын ли Николая Константиновича?

-- Сын.

-- Хороший был человек.

У меня сжалось что-то внутри:

-- Как был?

-- Умер. Завтра похороны.

Я помчался в село.

По дороге меня заметил Генрих Данилович Сузик; он стоял на краю огромного оврага, за ним, на фоне темно-зелёных зарослей конопли виднелась корова, которая мирно пощипывала траву.

-- Володя, как отец?

-- Плохо. Болеет.

И я побежал ещё быстрее, но вскоре меня опять окликнула какая-то женшина, наверное, знавшая меня:

-- Как Николай Костантинович?

-- Не знаю, не знаю...

Зал заседаний Дома Советов, 11 июня 1979 года. Стоит справа Генрих Данилович Сузик

Гроб был установлен на помосте посредине зала заседаний Дома Советов. По ритуалу я должен был сидеть рядом и принимать соболезнования, но я вставал и уходил на речку, затем приходил и снова сидел. В два часа тишину нарушил оркестр: зазвучал похоронный марш, гроб подхватили и все ринулись к выходу. Я пробирался сквозь толпу народа; Петр Александрович Тырышкин подтолкнул меня на платформу грузовика, где уже стоял гроб, и машина медленно направилась во двор школы, куда чуть ли не ежедневно приходил Николай Константинович многие годы. Зазвенел школьный звонок и звучал, пока процессия, сделав прощальный круг, не покинула территорию школы. Моросил мелкий дождь, но сослуживцы, друзья, соседи и просто знакомые следовали за машиной к кладбищу, где в ноябре 1938 года Николай Константинович похоронил свою мать – мою бабушку Анастасию Яковлевну.

После слов прощания верный Василий Константинович Агапов заколотил гроб, и его осторожно на полотенцах опустили в могилу.

***

Отец моего отца, то есть мой дед служил деревенским священником, но никаких свидетельств об этом в семье не хранилось. Не было и никаких устных преданий. Из разговоров моих родителей можно было понять, что отец был сыном священника, с чем были связаны какие-то неприятности по партийной линии, но это специально никогда не обсуждалось и, более того, замалчивалось. Вопросов задавать было не принято.

Мне всегда было интересно узнать о моих корнях, но суета не давала не то что заняться, но и подумать об этом серьёзно. Но в конце концов, уже в этом тысячелетии, я начал с того, что попытался найти в Интернете какие-нибудь сведения о моём деде – Константине Ананьевиче ПОКРОВСКОМ. Ничего! Но я натолкнулся на сайт Александра Леонидовича Меллера, и написал ему письмо. Александр Леонидович поощрил меня к поискам, и я отправился в Российскую Государственную библиотеку, где стал регулярно перелистывать собранные в толстые тома Епархиальные Ведомости Оренбургской и Самарской губерний.

Я обнаружил, что епархиальные ведомости содержат много удивительных деталей об учёбе, жизни и служении моих предков. Я узнал, что мой прапрадед Иоанн Покровский родился в начале девятнадцатого века, и служил в церкви. Прадед Ананий Покровский окончил Самарскую семинарию в 1866 году и служил священником в различных деревнях губернии. В 1875 году, будучи на служении в селе Савруши, он переписал откуда-то проповеди (цитирую Ведомости: «переписчик лучше знает, откуда он заимствовал свои поучения...»), за что ему было вынесено порицание, но он постарался исправиться и через несколько месяцев заслужил одобрение Епархиального начальства «за старательный и полезный труд по составлению поучений». Я узнал, что мой дед Константин Покровский вместе со своим старшим братом Николаем в 1892 году прогуляли начало занятий в Самарской семинарии после рождественских вакансий, за что они получили по выговору. Может быть причина была уважительной и выговор незаслуженный? Это же надо добраться из села Ибряйкино до Самары на лошадях по заснеженной степи. Может быть была метель? Я узнал, что мой отец окончил духовное училище в городе Уральске, где среди прочего учил греческий язык, и один год провел в Учительской семинарии. Все продвижения лиц, предендующих на духовную деятельность, по учебе и служению, начиная с поступления в духовные училища, были зафиксированы в Ведомостях, так что я мог составить подробную хронику жизни моих прадедов и дедов.

Интересно было представить моих предков в потоке событий, о которых мы нам сообщали ещё в школе. Вообразите себе: тёплым весеним вечером 1892 года гуляет по Самаре помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов, а навстречу ему – семинарист в рясе – это был мой дед Константин Покровский. Посмотрели они друг на друга с сожалением и разошлись, и разъехались в последующем: Владимир Ульянов – в Санкт-Петербург, делать революцию, а мой дед – в станицу Саломихинскую, Уральской области служить дьяконом, а затем священником. Мой дед умер в 1912 году и вряд ли слышал что-либо впоследствии о человеке, с которым случайно встретился на улице в Самаре, но его братья Венедикт и Николай не только слышали, но и погибли от последствий преобразований, инициированных этим человеком; они были осуждены и расстреляны в 1937 году.

***

Когда я посетил Алтайское в начале 1979 года, мне сообщили, что бывший сосед и приятель моего детства Генка Баженов вернулся и живет в селе. Сердце моё вздрогнуло, и я побежал немедленно его разыскивать. Искать долго не пришлось: он сидел на печке в избе по указанному адресу на улице Подгорной ...

Геннадий Иванович Баженов по дороге в Макарьевку

В мае того же года, движимые воспоминаниями о прошлых годах, мы с Генкой отправились в Макарьевку через Проходную. Многое изменилось со времени нашего детства. Конопля исчезла, заросли Сабашника выкорчеваны, на их месте растут кусты черноплодной рябины и смородины. Там, где когда-то школьниками мы собирали стародубку, поднялась рощица молодых хвойных деревьев. Миновав всё это, мы поднялись на заросшую деревьями вершину Проходной, на которой уже не было геодезического знака, он развалился. Мы двинулись далее, по грунтовой дороге, по которой когда-то зимой на лыжах мы с Толей Лазаревым добирались до Рудника. Чтобы попасть в Макарьевку, нам следовало бы через некоторое время свернуть направо, но мы с Генкой увлеклись и продвинулись по дороге слишком далеко. Заметив, что дорога увлекает нас в сторону от Макарьевки, мы решили идти напрямую, через вершину, где среди деревьев громоздилась цепочка внущительных каменные образований; под ними, в глубоких затенённых местах ещё лежал снег. .. Приближаясь к крутому склону, мы заметили, как бурундук пробежал по стволу дерева... Цепляясь за кусты, мы летели вниз, пока не оказались в узкой долине, у быстрого ручья, который привёл нас в Макарьевку...

***

После смерти Николая Константиновича (1979) Александра Мартемьяновна была в нервном расстройстве и меня держала в напряжении; она часто звонила мне в Бийск, где я в то время жил, но никогда не говорила, что переживает или скучает, а придумывала различные предлоги. Она, например, говорила мне:

-- У Пальмы цепь порвалась. Приезжай немедленно!

Когда я приезжал, Александра Мартемьяновна возмущалась:

-- Ты почему трубку не берёшь. когда я звоню?

Я удивлялся, как это могло быть, пока не сообразил, что, если меня не было дома и телефон не отвечал, телефонистка, как обычно, говорила

-- Не берут трубку.

Александра Мартемьяновна и Евдокия Андреевна Тарасова. Алтайское, 1971 год

Старая подруга Александры Мартемьяновны -- Евдокия Андреевна Тарасова выразила готовность помочь ей и поселилась у неё, но, наверное, у них уже установились слишком различные представления о правилах жизни, и через некоторое время Евдокия Андреевна поняла невозможность жить вместе. Александре Мартемьяновне очень хотелось уехать к дочери Розе в Алма-Ату, где также жили её сестры, и в апреле 1987 года она прислала мне указание: «Немедленно поезжай в Алма-Ату и договорись, чтобы они меня взяли к себе, а ты отвезёшь к ним сам …», но это оказалось невозможным: Роза была настроена категорически против, хотя, казалось бы, должно быть наоборот; Роза в сложных ситуациях всегда искала покровительства у родителей: она поехала в Алтайское рожать дочь Таню (в чём не было никакой необходимости), некоторое время Роза с детьми жила в Алтайском, пережидая, когда закончатся неприятности с мужем. Александра Мартемьяновна много заботилась о благополучии дочери и её детей, и я не знаю, с чего началось, что не только Роза, но и дочь Розы Таня также была настроена против бабы Шуры. При всей сложности и трудности характера Александры Мартемьяновны, она не заслуживала такого отношения со стороны дочери и внучки.

Нами была предпринята попытка пристроить к бабе Шуре племянницу Клаву, но они не могли ужиться вместе. Мне очень не хотелось продавать нашу Алтайскую усадьбу, с которой были связаны воспоминания о моем детстве, но делать было нечего ... В конце концов, мы перевезли Александру Мартемьяновну к себе в Москву, где она встала на учёт (в августе 1988 года) в Краснопресненском райкоме партии и удостоилась получать продуктовые заказы как ветеран партии. Александра Мартемьяновна тихо скончалась 12 июня 1992 года.

***

Когда Евдокия Андреевна Тарасова переехала на жительство в Барнаул, сын Валерий оставался в Алтайском, в своем старом доме, но позже он был вынужден переселиться к матери, а дедовский дом в Алтайском, в конце концов, они продали. В наше последнее посещение Алтайского в 1988 году, когда мы приехали за Александрой Мартемьяновной, я грустно смотрел на пустое место, где стоял двухэтажный дом Тарасовых, с которым у меня было связано столько воспоминаний.

***

Начиналась 'перестройка'. Как и все, наверное, мы радовались, что наконец-то начальство задумалось о необходимости изменений. Но перестройщики, как выяснилось, руководствовались лозунгом: 'Самое главное, н\'ачать ломать ... '. Ломать помогали диссиденты. Истинные строители нового мира маскировали свои намерения словами о 'социализме с человеческим лицом'. Естественно, что при таком подходе в результате получили развалины великой страны, на которых резвились мародеры.

Возвращаясь и стараясь понять прошлые года, я прочитал воспоминания Академика Сахарова. Представшая передо мной личность А.Д. Сахарова напомнила мне, в первых, Дон Кихота, с его абстрактным пониманием добра и зла; во-вторых, А.Н. Радищева с его немотивированным выступлением с 'Путешествием из Петербурга в Москву'; и, наконец, лицемеров, о которых Иисус говорил, что, когда они постятся, то 'принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися' (Матфей, гл. 6, стих 16).

***

Мне посчастливилось участвовать в двух экспедициях по Алтаю, руководимых директором Бийского Краеведческого музея имени Бианки Борисом Хатмиевичем Кадиковым. Участники экспедиций, предпринятых для сбора этнографических материалов, имели большое удовольствие видеть свидетельства древней истории Алтая и слушать постоянные комментарии Бориса Хатмиевича по различным поводам.

Ранним солнечным утром, в конце июня 1980 года мы с моим старым школьным приятелем Виктором Колосовым появились у здания музея и с сомнением смотрели на старую полуторку, которая была подготовлена для путешествия. Кузов машины был уменьшен, зато была установлена вторая кабина; машина была заново покрашена. Борис Хатмиевич заметил нашу настороженность и успокоил, показывая на водителя:

-- Роман перебрал весь мотор заново.

Он оказался прав: за время экспедиции полуторка ни разу нас не подвела.

В начале пути. Около Черги. Слева В.Г. Колосов и Б.Х. Кадиков (на заднем плане).

Последним появился Владимир Васильевич Лебедев, по профессии врач, с которым я познакомился более тесно в дальнейшем, и наше путешествие началось. Под мостом промелькнула Бия, и наша машина выскочила на Чуйский тракт; вот уже миновали Сростки, где запаслись хлебом и сухарями. … Для начала мы уютно расположились втроём (Борис Хатмиевич, Колосов и я) во второй кабинке полуторки; Борис Хатмиевич заметил вдоль дороги посадки какого-то растения, Виктор Георгиевич Колосов – бывший учёный агроном поясняет

-- Это топинамбур – на корм скоту.

-- Как? -- удивляется Борис Хатмиевич, -- надо запомнить, -- и тут же придумал мнемограмму: -- Топи нам баню, ребята.

Картины начальных километров Чуйского тракта представлены многими путешественниками, с которыми трудно соперничать в описании. Новые для меня картины разворачивались за Семинским перевалом, который наша полуторка преодолела без задержек, а далее с Чуйского тракта мы повернули на Усть-Кан.

На Ябоганском перевале. В.В. Лебедев (справа) выкапывает, а В.Г. Колосов демонстрирует марьин корень Б.Х. Кадикову (слева),

На вершине Ябоганского перевала мы остановились: среди травы и редких деревьев бросались в глаза пурпурные цветы роскошных кустов марьиных кореньев. Там же стояла чёрная «Волга», которая доставила на перевал двух известных (как нам сказали) писателей (одного из Чехословакии, другого из Польши) и сопровождающих их представителей Алтайского Союза советских писателей. Ждали алтайского народного сказителя Калкина, который вскоре появился, а мы отправились дальше к Усть-Кану и далее вниз по Чарышу на запад.

Гости из Польши и Чехословакии – писатели со своими горно-алтайскими

коллегами на Ябоганском перевале.

По дороге, после Усть-Кана, Виктор Колосов предложил подняться на Каргонский хребет, за золотым корнем, что и было принято. Переехав мост через реку Кумир, мы свернули налево, в долину реки, где подыскали место для лагеря. На следующее утро вчетвером (Борис Хатмиевич, Колосов, Валентин Василевич и я), прихватив скромные припасы на два дня, мы отправились пешком далее по узкой тропе вверх по реке. Поднявшись по притоку Кумира, на пригорке, покрытым зарослями кислицы и жимолости, под роскошным кедром мы остановились на ночлег; внизу шумела речка, откуда приносили воду на чай.. .

По руслу высохшего ручья. Стоят Б.Х. Кадиков и В.Г. Колосов; сидит В.В.Лебедев.

На следующий день по руслу высохшего ручья мы поднимались наверх, останавливаясь, чтобы раскопать красный корень, на который указал Виктор Колосов, знаток лечебных растений. При дальнейшем подъёме в некоторых местах склон был такой крутой, что казалось, что ползём по зарослям, а не идем.

Горы над долиной реки Кумир

Поднявшись по едва заметной тропе, наверное, на высоту около 2000 метров, мы увидели безлесное плоскогорье с тундровой растительностью. Сухая трава притягивала полежать на ней и отдохнуть, но нас привлекал золотой корень, который в изобилии рос по канавкам, оставшимся, по-видимому, от весенней воды...

В тундре Каргонского хребта.

Вниз по Чарышу, мы добрались до глухого уголка Алтая, селения староверов Коргон. Проходя по селу, Борис Хатмиевич заприметил один из домов, входная дверь которого была расписана яркими узорами с большими цветами. Борис Хатмиевич пояснил:

-- Роспись дверей делают не для украшения, а для того, чтобы уберечься от нечистой силы. Для этого же расписывали оконные ставни и устанавливали коньки на крыше.

Дверь явно заинтересовала Бориса Хатмиевича и он спросил у хозяина:

-- Не продадите ли дверь?

Хозяин удивился, но от предложения обменять дверь на пол-литра водки не смог отказаться и махнул рукой:

-- А... Новую сделаю...

Дверь была погружена в кузов нашей полуторки, а завхоз музея пробормотал:

-- У него там, в подвале навалено ... -- он имел, конечно, в виду подвал музея.

Б.Х. Кадиков предлагает бутылку водки за расписную дверь.

Вниз по Чарышу дороги нет: река зажата скалами, мы возвращаемся обратно на Усть-Кан. Уезжая, мы представляли весёлую картину: придёт хозяйка, хозяин пьяный, а двери нет...

Возвращаясь, от Усть-Кана мы спустились в долину Черного Ануя. Не доезжая до селения, в котором Валентин Васильевич Лебедев принял через некоторое время заведование сельской больницей, мы направились через Мариинский перевал в сторону Чуйского тракта. Пересекли речку Песчаную и по дороге вдоль южной границы Алтайского района вернулись на Чуйский тракт около Черги.

На следующий, 1981 год на той же самой полуторке экспедиция в несколько изменённом составе прошла «Чуйский тракт до монгольской границы» и далее вступила в пограничную область, близкую к Китаю.

В Онгудае к нам присоединились московский историк Дмитрий Дмитриевич со своим фотографом и сопровождавшая его работница культуры из Горно-Алтайска ... .

На берегу Чуи. Б.Х. Кадиков со своей коллегой из Горно-Алтайска.

Миновав Белый Бом и поужинав в Курае, мы остановились на ночлег на берегу Чуи. Перед заходом солнца Борис Хатмиевич, его алтайская коллега и я двинулись посмотреть окрестности, рассуждая о былом величии тюрков во второй половине первого тысячелетия нашей эры. Во времена империи тюрок (5 - 9 века нашей эры) существовала развитая система дорог, одна из которых, возможно, проходил по месту, где мы находились.

-- Вот бы организовать конную экспедицию по пути древних тюрков из Алтая на Тянь-Шань, в Среднюю Азию или наоборот. -- Помечтала работница культуры из Горно-Алтайска. Невозможно было не согласиться с таким замечательным предложением.

Борис Хатмиевич имел какой-то нюх на древности; на берегу Чуи он

показал остатки древней плавильной печи, по дороге он поднял из песка бронзовый нож. Удивительно!

В Курайской степи.

Невдалеке также разбили лагерь студенты- геологи Новосибирского университета, находящиеся на практике. Их руководитель приходил к нам -- своеобразная этика своеобразного мира путешествующих.

Б.Х. Кадиков рассматривает наскальные рисунки в долине реки Чуи.

На следующий день, проехав немного вверх по долине реки Чуя, мы посмотрели наскальные рисунки, выбитые, как сказал Борис Хатмиевич 30 или 10 тысяч лет назад. В Чуйской степи мы также взглянули на рисунки, выбитые на камнях возвышенноти недалеко от Кош-Агача.

В Чуйской степи. Исследователь древних тюркских надписей.

Мы миновали Кош-Агач, где торчало одинокое дерево и два дня колесили по Чуйской степи отчасти по просьбе Дмитрия Дмитриевича, который изучал тюркские письмена на каменных бабах. Я спросил его, показывая на какие-то царапины на стоящем камне:

-- Что же здесь написано?

-- Всадник по имени ... проезжал здесь.

Дмитрий Дмитриевич назвал также имя всадника, которое выпало у меня из головы (о чём я очень сожалею) и добавил, что он нашёл новую, ещё не изученную надпись.

Раскопки скифской могилы. Стоит В.Д. Кубарев.

Возле Ташанты, почти на границе с Монголией, мы посетили раскопки скифской могилы (датируемой, по-видимому, временем до начала нашей эры), проводимые экспедицией Владимира Дмитриевича Кубарева. В могиле, в ледяном плену лежали тела мужчины и женщины. Лёд медленно плавили и исследовали содержимое могилы. В палатке Кубарев показал нам найденные сокровища: обернутые золотой фольгой деревянные фигурки коней, которые использовались как застёжки.

В Кош-Агаче московская группа покинула нас, а мы направились в припограничную область. От Кош-Агача проехали на юго-запад, через ровную Чуйскую степь до окраинных гор, где на дороге к Тархатинскому перевалу стояла пограничная застава, контролирующая единственный путь к китайской границе. Мы торопились устроиться на ночлег до темноты, но начальнику заставы хотелось поговорить и он занимал нас беседою. Он рассказал о жизни заставы: прапорщик с Украины развёл огород, выращивал огурцы для солдатского стола и следил за хозяйством, которое включало: 6 лошадей, 2 коровы, 3 собаки, 2 телёнка, 40 свиней. Уже в сумерках мы покинули заставу и, проехав километров двадцать, миновав мостик через какую-то речку, в темноте, остановились на ночевку. Утром мы удивились: вся наша поляна была покрыта эдельвейсами. Беленькие цветочки были маленькие, сухонькие, но, как объяснил мне фотограф Коля, очень полезные, и я привёз букет эдельвейсов в Барнаул а потом и в Москву.

Поляна эдельвейсов. Утро после ночлега.

После Тархотинского перевала единственная дорога вела вдоль реки Джазатор в селение того же наименования, туда, где реки Джазатор и Ак-Алаха сливаются и дают начало Аргуту. Селение заселёно казахами. Мы остановились у местного учителя русского языка Улухпана – давнего знакомого Бориса Хатмиевича. У меня осталось такое впечатление, что все встречные были его знакомыми. Мы намеривались расположиться у него во дворе в палатках, но Улухпан настоял, чтобы мы ночевали в доме. На следующий день началась наша работа: с Колей мы отправились выявлять и фотографировать старинные украшения, нас встречали приветливо и угощали кумысом. Над селением Джазатор поднимается горка, куда по пологому склону, среди редкого леса ведёт грунтовая дорога; я добрался туда пешком и оказался на обрыве над диким Аргутом, который беззвучно бился внизу в каменных берегах.

Река Кок-Су в нижнем течении.

Далее наш путь лежал вверх по Аргуту и его притоку Кок-Су мимо развороченных курганов, в которых росли деревья. Наша полуторка двигалась по живописной долине и замерла перед бродом через реку Кок-Су, которая разбухла от недавних дождей и преградила нам дальнейший путь. Мы вынуждены были остановиться и раскинуть лагерь. На противоположном берегу возвышалась гора по которой низвергался поток воды.

В долине Кош-Булака.

На следующий день мы с Колей отправились на разведку: мы должны были попытаться пройти по дороге вверх к перевалу в Казахстан и выяснить есть ли какие-нибудь свидетельства истории. Мы хотели подняться вверх по Кок-Су, чтобы найти место, где можно было бы переправиться через реку, но наш путь преградил приток Кок-Су – речка Кош-Булак. Перебраться на другой берег Кок-Су было невозможно и мы двинулись вверх по Кош-Булаку, не теряя надежды где-нибудь найти лёгкую переправу. Поток Кош-Булака стремился с гор, обегая небольшие каменистые островки; на одном из них мы увидели роскошный куст золотого корня. После карабканья по крутым тропам мы выбрались в широкую долину, и нам даже показалось, что начинается спуск, но это было обманчиво: вода в речке, хоть и выглядела неподвижной, текла в прежнем направлении туда, откуда мы пришли. Перед нами открывался путь к ледникам и Белухе, но нам нужно было возвращаться...

В горах над долиной Кок-Су.

Мы стояли на Кок-Су еще несколько дней, совершая вылазки в близлежащие горы. За это время только двое всадников прибыли в наш стан со стороны Казахстана, с той стороны, куда мы намеревались двигаться с Колей.

На обратном пути мы миновали Джазатор, не останавливаясь в селении, и ночевали на обрывистом скалистом берегу реки по дороге к заставе, которая контролировала вход и выход из этого удалённого района. Рядом с нашим лагерем -- нагромождения голых сглаженных глыб, на которые я осторожно поднялся. Перед Тархотинским перевалом мы совершили удачную охоту за мумиё. Позже на ночёвке, на водопаде перед Белым Бомом, Борис Хатмиевич самолично распределил добытое мумиё среди участников экспедиции. Достался и мне кусок, который я привёз в Барнаул а потом в Москву.

На знакомой уже пограничной заставе был банный день, мы тоже помылись и ночевали на заставе. Теперь через суровую Чуйскую степь мы устремились на равнину. По дороге на месте слияния Чуи с Катунью, мы смотрели через голое пространство на реки, которые беззвучно бились в каменистых ложах далеко внизу. Как передать суровую торжественность Алтая! Последний раз, миновав Семинский перевал, мы ночевали уже в зелени предгорий. Позавтракали в Черге и к вечеру уже были в Бийске. Путешествие закончилось.

***

В путешествии по Алтаю я познакомился с врачом Валентином Васильевичем Лебедевым, который не любил сидеть на одном месте; он жил в Туркмении и в славном городе Бийске, а меня он пригласил навестить его летом 1983 года в селе Чёрный Ануй, где Валентин Васильевич заведовал сельской больницей. Он всегда был деятелен и стремился к общественной деятельности, чтобы бороться со злом, которым он считал чрезмерное потребление алкоголя. Он собирал данные о смертности от алгоголизма, и, чтобы хранить сведения о больных, Валентин Васильевич изобрел механическую картотеку, что в эпоху наступления компюторов было бесперспективным, о чём я осторожно пытался ему говорить.

У Валентина Васильевича Лебедева в Черном Ануе

Наша поездка в Чёрный Ануй была замечательной во многих отношениях. Самолётом из Барнаула мы долетели до Солонешного, где Валерий Васильевич нас встретил и повёз в своё горное село. В селе функционировал животноводческий колхоз и работал сырзавод; Валентин Васильевич принёс кусок местного сыра прекрасного качества. Больница была расположена в бывшем владении кожевника; строение напомнило мне поликлинику в Алтайском: по-видимому, и раньше плотники имели типовые проекты. Недалеко от села находится знаменитая теперь Денисова пещера, и я сожалею, что мы не выбрали тогда времени посетить её. Возвращались мы через Мариинский перевал, Таурак и Куяган – в зелёную и приветливую долину реки Каменки.

Валентин Васильевиче навестил нас в Москве; он жил уже в Астрахане. Это было последние свидание с Валентином Васильевичем перед нашим отъездом на Мальту. И вот недавно я обнаружил в Астраханских новостях (http://www.ast-news.ru/node/558) от 19.02.2009: Умер Валентин Васильевич Лебедев -- астраханский общественный деятель, член Совета старейшин Астраханского областного казачества, председатель движения «За национально-культурные традиции здорового образа жизни».

***

***

Возвращаясь и стараясь понять прошлые года, я прочитал воспоминания Академика Сахарова. Представшая передо мной личность А.Д. Сахарова напомнила мне, в первых, Дон Кихота, с его абстрактным пониманием добра и зла; во-вторых, А.Н. Радищева с его немотивированным выступлением с «Путешествием из Петербурга в Москву»; и, наконец, лицемеров, о которых Иисус говорил, что, когда они постятся, то «принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися» (Матфей, гл. 6, стих 16).

***

11 Май 2004 я получил письмо от Витольда.

Дорогой Владимир Николаевич, поздравляю тебя с твоим Юбилеем! Здоровья, счастья, успеха, удачи и благополучия тебе и твоим близким! Такой юбилей посетил меня в прошлом году. Это период завершения биологического развития. Мне помогает юмор. Хочу с тобой поделиться стихами на эти тему.

Вот как пишет Губерман:

Я возрастом ни сколько не смущен

И часто в алкогольном кураже

За девками я бегаю еще,

Но только очень медленно уже.

А вот от Станиловского Анатолия Ивановича (если помнишь, был такой на матмашине):

Теперь я медленно встаю,

В движеньях силы экономлю.

На женщин я еще смотрю,

Но для чего, уже не помню.

Куда девался пыл былой?

Наверно, что-то с головой.

А вот милое лирическое от Вишневского:

Всему на этом свете есть предел:

Фасад осыпался, разрушились стропила.

Вчера на девушку в троллейбусе взглянул,

Она мне молча место уступила.

Больших тебе свершений достижений и признания и высокой оценки трудов твоих! Витольд.

***

В мае 2002 я оказался в больнице с переломом шейки бедра, и мне предстояла операция. В операционной палате меня окружили пять человек в зелёных халатах, и последнее, что я слышал, было:

-- Oxygen. (Кислород.)

Первое, что я услышал снова, был женский голос, повторяющий несколько раз:

-- Vladimir, wake up. The operation is over. (Владимир, просыпайся. Операция окончена.)

Другая операция проходила в Боткинской больнице 18 августа 2010 года. Уже на операционном столе я на мгновение обрёл способность слышать, услышал какой-то разговор и голос Олега Борисовича Лорана, обращающегося непосредственно ко мне

-- Владимир Николаевич, Вы нас слышите? Не притворяйтесь!

После этого я уже ничего не слышал и не чувствовал.

Очнулся в затемнённом помещении реанимационной пaлаты…

***

В Майнце я получил печальное сообщение щт Максима:

Sent: Wednesday, September 15, 2004 11:51 AM

Subject: Sad news and others

С грустью должен сообщить о смерти Витольда Эдуардовича Згаевского. Похороны прошли вчера.

По информации, он умер от менингита, который не был сразу продиагностирован в черноголовской больнице, после нескольких дней температуры, после чего он был доставлен в реанимацию в Ногинск, но было поздно. …

***

В ночь с субботы, 8 октября 2016 года на воскресенье, 9 октября погибла Людмила, бедная девочка. Отёк лёгкого, вследствие гипертонии. Родственники и я в их числе, хоронили её 12 октября на Макаровском кладбище. Кучи жёлтого песка по краям глубокой ямы, в которую бесстрастные служители деловито опускают коричневый гроб. Ужас!

Когда Людмила была маленькой, я пробовал объясняться с ней на английском, и вот как-то мы шли с ней вечером из детского сада. Залаяла собака, и Люмила прокомментировала, комбинируя английскую грамматику и корень русского слова:

-- A dog is лайing.

Я удивился. В школе, как она говорила, если никто не может ответить на английском, то её спрашивают.

В 1986 году Людмила с Максимом проводили каникулы в Алтайском. Людмила всегда очень была неравнодушна к лошадям, и я пошел к Василию Константиновичу и спросил, не может ли он где-нибудь взять лошадь для дочери немного покататься. Василий Константинович понял меня и сказал

-- Детей надо уважать. У соседа есть лошадь. Я попрошу.

Я хотел самолично появиться верхом на лошади, но Василий Константинович не позволил:

-- Нет, я сам приведу. Это всё-таки лошадь. Кто её знает…

***

Во второй половине мая 2034 года, на следующий день после утомительного юбилейного заседания трое не очень молодых, а, лучше сказать, очень пожилых путников медленно двигались по направлению к горе Проходной. Миновав хвойную рощицу и преодолев последний крутой подъём, путники остановились на вершине и огляделись. Было заметно, что двое, один маленький и востроносый, второй крупный и плотный, видят картину впервые и смотрят с любопытством, третий был местным жителем, взявшимся помочь приезжих, но ему картина тоже нравилась. Особенным блеском сиял майский день, среди зелени ближней долины сверкали оранжевыми пятнами огоньки и темнели рощицы кустов и деревьев. Вдали смутно виднелись строения села Алтайского и молчаливые заречные горы.

Постояв немного, меньший из приезжих спросил

-- Вы подготовили табличку?

-- Да, конечно. Но я не мог вспомнить, в каком году он умер.

Тот, кто спрашивал, задумался, а крупный и плотный осторожно пошутил:

-- Владимир Николаевич бессмертен!

Двое других посмотрели на толстого шутника и нечего не сказали.

***